Неточные совпадения
Самгин отошел
от окна, лег на диван и стал думать о
женщинах, о Тосе, Марине. А вечером, в купе вагона, он отдыхал
от себя, слушая непрерывную, возбужденную речь Ивана Матвеевича Дронова. Дронов сидел против него, держа в руке стакан белого вина, бутылка была зажата у него между колен, ладонью правой руки он растирал небритый подбородок, щеки, и Самгину казалось, что даже сквозь железный шум под ногами он
слышит треск жестких волос.
— А, конечно,
от неволи, — сказала молодая, видимо, не потому, что хотела пошутить, а потому, что плохо
слышала. — Вот она, детей ради, и стала ездить в Нижний, на ярмарку, прирабатывать,
женщина она видная, телесная, характера веселого…
Слезы текли скупо из его глаз, но все-таки он ослеп
от них, снял очки и спрятал лицо в одеяло у ног Варвары. Он впервые плакал после дней детства, и хотя это было постыдно, а — хорошо: под слезами обнажался человек, каким Самгин не знал себя, и росло новое чувство близости к этой знакомой и незнакомой
женщине. Ее горячая рука гладила затылок, шею ему, он
слышал прерывистый шепот...
Редко
слышал он возгласы восторга, а если они раздавались, то чаще всего из уст
женщин пред витринами текстильщиков и посудников, парфюмеров, ювелиров и меховщиков. Впрочем, можно было думать, что большинство людей немело
от обилия впечатлений. Но иногда Климу казалось, что только похвалы
женщин звучат искренней радостью, а в суждениях мужчин неудачно скрыта зависть. Он даже подумал, что, быть может, Макаров прав:
женщина лучше мужчины понимает, что все в мире — для нее.
Раиса. Довольно странно это
слышать от вас. Мужчины вообще счастливей
женщин.
Она порылась в своей опытности: там о второй любви никакого сведения не отыскалось. Вспомнила про авторитеты теток, старых дев, разных умниц, наконец писателей, «мыслителей о любви», — со всех сторон
слышит неумолимый приговор: «
Женщина истинно любит только однажды». И Обломов так изрек свой приговор. Вспомнила о Сонечке, как бы она отозвалась о второй любви, но
от приезжих из России
слышала, что приятельница ее перешла на третью…
Он
слышал от Веры намек на любовь,
слышал кое-что
от Василисы, но у какой
женщины не было своего романа? Что могли воскресить из праха за сорок лет? какую-нибудь ложь, сплетню? Надо узнать — и так или иначе — зажать рот Тычкову.
Она скрылась, с негодованием хлопнув дверью. В бешенстве
от наглого, бесстыдного цинизма самых последних ее слов, — цинизма, на который способна лишь
женщина, я выбежал глубоко оскорбленный. Но не буду описывать смутных ощущений моих, как уже и дал слово; буду продолжать лишь фактами, которые теперь все разрешат. Разумеется, я пробежал мимоходом опять к нему и опять
от няньки
услышал, что он не бывал вовсе.
Я
слышал от развратных людей, что весьма часто мужчина, с
женщиной сходясь, начинает совершенно молча, что, конечно, верх чудовищности и тошноты; тем не менее Версилов, если б и хотел, то не мог бы, кажется, иначе начать с моею матерью.
Я помню, я
слышал, как они говорили ей: «Мы понимаем, как вам тяжело, поверьте, мы способны чувствовать», и проч., и проч., — а показания-то все-таки вытянули
от обезумевшей
женщины в истерике.
Верочка улыбнулась: правда, это можно
слышать от всякой
женщины.
Но я, кроме того, замечаю еще вот что:
женщина в пять минут
услышит от проницательного читателя больше сальностей, очень благоприличных, чем найдет во всем Боккаччио, и уж, конечно, не
услышит от него ни одной светлой, свежей, чистой мысли, которых у Боккаччио так много): ты правду говорил, мой милый, что у него громадный талант.
— Сейчас отдохну. Зачем вы хотите отказать мне в последнем желании?.. А знаете ли, я давно уже мечтал с вами как-нибудь сойтись, Лизавета Прокофьевна; я о вас много
слышал…
от Коли; он ведь почти один меня и не оставляет… Вы оригинальная
женщина, эксцентрическая
женщина, я и сам теперь видел… знаете ли, что я вас даже немножко любил.
Слышала тоже, что Нина Александровна Иволгина, мать Гаврилы Ардалионовича, превосходная и в высшей степени уважаемая
женщина; что сестра его Варвара Ардалионовна очень замечательная и энергичная девушка; она много
слышала о ней
от Птицына.
— Ах, как мне приятно
слышать это
от вас, Федор Иваныч, — воскликнула Марья Дмитриевна, — впрочем, я всегда этого ожидала
от ваших благородных чувств, что я волнуюсь — это не удивительно: я
женщина и мать.
Матвей Муравьев читал эту книгу и говорит, что негодяй Гризье, которого я немного знал, представил эту уважительную
женщину не совсем в настоящем виде; я ей не говорил ничего об этом, но с прошедшей почтой пишет Амалья Петровна Ледантю из Дрездена и спрашивает мать, читала ли Анненкова книгу, о которой вы теперь
от меня
слышали, — она говорит, что ей хотелось бы, чтоб доказали, что г-н Гризье (которого вздор издал Alexandre Dumas) пишет пустяки.
«Я падаю нравственно и умственно! — думал иногда он с ужасом. — Недаром же я где-то читал или
от кого-то
слышал, что связь культурного человека с малоинтеллигентной
женщиной никогда не поднимет ее до уровня мужчины, а наоборот, его пригнет и опустит до умственного и нравственного кругозора
женщины».
Бедная
женщина, однако, очень хорошо видела, что
от Павла последовало ей далеко не полное прощение. Горничная ее
слышала, что она всю ночь почти рыдала.
Голос ее лился ровно, слова она находила легко и быстро низала их, как разноцветный бисер, на крепкую нить своего желания очистить сердце
от крови и грязи этого дня. Она видела, что мужики точно вросли там, где застала их речь ее, не шевелятся, смотрят в лицо ей серьезно,
слышала прерывистое дыхание
женщины, сидевшей рядом с ней, и все это увеличивало силу ее веры в то, что она говорила и обещала людям…
Я пишу это и чувствую: у меня горят щеки. Вероятно, это похоже на то, что испытывает
женщина, когда впервые
услышит в себе пульс нового, еще крошечного, слепого человечка. Это я и одновременно не я. И долгие месяцы надо будет питать его своим соком, своей кровью, а потом — с болью оторвать его
от себя и положить к ногам Единого Государства.
— Я этого не прощу вам.
Слышите ли, никогда! Я знаю, почему вы так подло, так низко хотите уйти
от меня. Так не будет же того, что вы затеяли, не будет, не будет, не будет! Вместо того чтобы прямо и честно сказать, что вы меня больше не любите, вы предпочитали обманывать меня и пользоваться мной как
женщиной, как самкой… на всякий случай, если там не удастся. Ха-ха-ха!..
Глупостью, пошлостью, провинциальным болотом и злой сплетней повеяло на Ромашова
от этого безграмотного и бестолкового письма. И сам себе он показался с ног до головы запачканным тяжелой, несмываемой грязью, которую на него наложила эта связь с нелюбимой
женщиной — связь, тянувшаяся почти полгода. Он лег в постель, удрученный, точно раздавленный всем нынешним днем, и, уже засыпая, подумал про себя словами, которые он
слышал вечером
от Назанского...
Она стала расспрашивать Махина о подробностях и о том, как, почему произошла такая перемена в Пелагеюшкине, и Махин рассказал то, что он
слышал от Степана о последнем убийстве, и как кротость, покорность и бесстрашие смерти этой очень доброй
женщины, которую он последнюю убил, победили его, открыли ему глаза и как потом чтение Евангелия докончило дело.
Еще одно его смущало, его сердило: он с любовью, с умилением, с благодарным восторгом думал о Джемме, о жизни с нею вдвоем, о счастии, которое его ожидало в будущем, — и между тем эта странная
женщина, эта госпожа Полозова неотступно носилась… нет! не носилась — торчала… так именно, с особым злорадством выразился Санин — торчала перед его глазами, — и не мог он отделаться
от ее образа, не мог не
слышать ее голоса, не вспоминать ее речей, не мог не ощущать даже того особенного запаха, тонкого, свежего и пронзительного, как запах желтых лилий, которым веяло
от ее одежд.
Но самое страшное Матвей находил в дружеских беседах мужчин о
женщинах: всё, что он
слышал раньше
от и рабочих и помимо воли уловил из бесстыдных разговоров отца с Пушкарём и Власьевной, — всё это теперь разлилось перед ним до размеров глубокой, грязной лужи, в которой тонула
женщина, стыдно обнажённая и, точно пиявками, густо облепленная клейкими, пакостными словами.
Он чётко помнит, что, когда лежал в постели, ослабев
от поцелуев и стыда, но полный гордой радости, над ним склонялось розовое, утреннее лицо
женщины, она улыбалась и плакала, её слёзы тепло падали на лицо ему, вливаясь в его глаза, он чувствовал их солёный вкус на губах и
слышал её шёпот — странные слова, напоминавшие молитву...
— Видно,
от вашего брата ни
от кого не будет толку, —
слышал он. Потом
женщина тихо воскликнула: — О, господи!
Все трое говорили за дверью промеж себя, и я время
от времени
слышал отчетливые ругательства. Разговор перешел в подозрительный шепот; потом кто-то из них выразил удивление коротким восклицанием и ушел наверх довольно поспешно. Мне показалось, что это Синкрайт. В то же время я приготовил револьвер, так как следовало ожидать продолжения. Хотя нельзя было допустить избиения
женщины — безотносительно к ее репутации, — в чувствах моих образовалась скверная муть, подобная оскомине.
— Позвольте мне вас теперь спросить: кто вам дал право так дерзко и так грубо дотрогиваться до святейшей тайны моей жизни? Почему вы знаете, что я не вдвое несчастнее других? Но я забываю ваш тон; извольте, я буду говорить. Что вам
от меня надобно знать? Люблю ли я эту
женщину? Я люблю ее! Да, да! Тысячу раз повторяю вам: я люблю всеми силами души моей эту
женщину! Я ее люблю,
слышите?
— Атмосфера в обществе с хорошенькой и милой
женщиной, — отвечала Анна Юрьевна. Она сама отчасти замечала, а частью
слышала от прислуги своей, что барон ухаживает за княгиней, и что та сама тоже неравнодушна к нему, а потому она хотела порасспросить несколько барона об этом.
— Оставьте! перестаньте, monsieur Истомин, говорить такие вздоры! Какие жалобы? Кто
слышал эти жалобы
от порядочной
женщины? Куда? кому может честная
женщина жаловаться за оскорбление ее чувства?.. Для этих жалоб земля еще слишком тверда, а небо слишком высоко.
Не более как через полчаса после ухода Павла явилась к Лизавете Васильевне Феоктиста Саввишна и, к удивлению своему,
услышала, что у Бешметевых ничего особенного не было, что, может быть, они побранились, но что завтра утром оба вместе едут в деревню. Сваха была, впрочем, опытная
женщина, обмануть ее было очень трудно. Она разом смекнула, что дело обделалось, как она желала, но только
от нее скрывают, чем она очень оскорбилась, и потому, посидев недолго, отправилась к Бешметевой.
Белесова. Вы вчера меня оскорбили, вы думаете, что это так пройдет вам? Вы думаете, что все ваши упреки, всю вашу брань я должна принять как должное, как заслуженное и склонить голову перед вами? Нет, вы ошибаетесь. Вы не знаете моего прошедшего, вы не выслушали моих оправданий, и вы осудили, осыпали публично оскорблениями бедную, беззащитную
женщину. За упреки вы
услышите от меня упреки, за брань вы
услышите брань.
Бедонегова. Это я каждый день
слышу от вас. И вам не жалко обманывать
женщину, которая… с таким чувствительным сердцем?..
Женщина слушала, перестав дышать, охваченная тем суеверным страхом, который всегда порождается бредом спящего. Его лицо было в двух вершках
от нее, и она не сводила с него глаз. Он молчал с минуту, потом опять заговорил дивно и непонятно. Опять помолчал, точно прислушиваясь к чьим-то словам. И вдруг
женщина услышала произнесенное громко, ясным и твердым голосом, единственное знакомое ей из газет японское слово...
— Личная жизнь, свои тайны… все это слова! Пойми, что ты меня оскорбляешь! — сказала Ольга Михайловна, поднимаясь и садясь на постели. — Если у тебя тяжело на душе, то почему ты скрываешь это
от меня? И почему ты находишь более удобным откровенничать с чужими
женщинами, а не с женой? Я ведь
слышала, как ты сегодня на пасеке изливался перед Любочкой.
От них, любезный, только и
услышишь: «Ах ты мой сердешненькой, ах ты мой милесинькой!..» Отцы наши, бывало, проматывались на цыганок; но те, по крайней мере,
женщины страстные; а ведь наша баба — колода неотесанная: к ней с какой хочешь относись страстью, она преспокойно в это время будет ковырять в стене мох и думать: подаришь ли ты ей новый плат…
Они же,
услышавши то и будучи обличаемы совестью, стали уходить один за другим, начиная
от старших до последних; и остался один Иисус и
женщина, стоящая посреди.
— Я не останусь в долгу у тебя, княжна, — произнес со своей обычной тонкой усмешкой Керим, — и также назову себя, чтобы не
слышать от слабой
женщины, почти ребенка, упрека в трусости: не простой барантач пред тобой, красавица. Я — Керим-Самит, бек-Джемал, из аула Бестуди.
Они же,
услышав то и будучи обличаемы совестью, стали уходить один за другим начиная
от старших до последних, и остался один Иисус и
женщина, стоявшая посреди» (Ио. 8:7, 9).
«Кити крепче оперлась на руку Левина и прижала ее к себе. Он наедине с нею испытывал теперь, когда мысль о ее беременности ни на минуту не покидала его, то еще новое для него и радостное, совершенно чистое
от чувственности наслаждение близости к любимой
женщине. Ему хотелось
слышать звук ее голоса, изменившегося теперь при беременности. В голосе, как и во взгляде, была мягкость и серьезность, подобная той, которая бывает у людей, постоянно сосредоточенных над одним любимым делом».
Ничего, что кругом
женщины не видят, не
слышат и не чувствуют. Вьюга сечет их полуголые тела, перед глазами — только снег и камни. Но они ударяют тирсами в скалы — бесплодные камни разверзаются и начинают источать вино, мед и молоко. Весь мир преобразился для них в свете и неслыханной радости, жизнь задыхается
от избытка сил, и не в силах вместить грудь мирового восторга, охватившего душу.
— Интересно врачу заставить говорить немого
от рождения, еще интереснее
женщине слышать язык страсти в устах, которые весь век боялись их произносить.
К этому граф Орлов прибавил: «А случилось мне расспрашивать одного майора, который послан был
от меня в Черную Гору и проезжал Рагузы и дни два в оных останавливался, и он там видел князя Радзивила и сказывал, что она еще в Рагузах, где как Радзивилу, так и оной
женщине великую честь отдавали и звали его, чтоб он шел на поклон, но оный,
услышав такое всклепанное имя, поопасся идти к злодейке, сказав притом, что эта
женщина плутовка и обманщица, а сам старался из оных мест уехать, чтобы не подвергнуть себя опасности».
— Тише! Тише! Умоляю вас. Это — графиня Кора. Она живет здесь давно-давно, и никто не
слышал от нее ни слова. С тех пор, как умер граф и она здесь поселилась, графиня ни с кем не разговаривает и молча бродит по этим залам. Многие считают ее безумною, но она в полном рассудке и пишет чудесные французские стихи, — быстро поясняет Ольга и опускается перед проходящей мимо нас
женщиной в низком почтительном реверансе, произнося почтительно...
Он недавно
слышал от прислуги высокого дома, что на месте, где совершено убийство, нечисто, что там ходит привидение, в образе высокой черной
женщины с распущенными волосами… Многие из слуг и рабочих высокого дома клялись и божились, что видели его собственными глазами.
Но
слышать это
от женщины, которая увлекла его в последнюю измену, было свыше его сил.
— Маша, — начал он опять, — пожалуйста, не говори про себя ничего лишнего. Ты поступаешь теперь, как
женщина, которая освободилась
от какого-то кошмара. Предо мной тебе нечего ни защищаться, ни оправдываться. Ничего такого я не допущу.
Слышишь! В тебе произошел кризис… Я скажу даже, что я не ожидал такого мгновенного действия одной минуты на твою совесть и нравственное чувство. Но все это, Машенька, не резон, чтобы преувеличивать свою вину, свое окаянство, как ты выражаешься.
Последняя, как это всегда бывает с
женщинами вообще, а с молоденькими девушками в особенности, чем более
слышала дурного
от своей матери о «спасителе», тем в более ярких чертах создавала в себе его образ, и Капитолина Андреевна добилась совершенно противоположных результатов: симпатия, внушенная молодой девушке «авантюристом Савиным» — как называла его Усова — день ото дня увеличивалась, и Вера Семеновна кончила тем, что влюбилась по уши в героя стольких приключений.
—
Слышать от прелестнейшей из
женщин такой вопрос по меньшей мере странно.